Слишком смело сказано — «мой». Он наш и «всехний». Раздаются, правда, иногда голоски-голосочки: дескать, один он такой великий, что ли? Чем хуже другие наши классики? Не хуже. Но и не лучше. Ибо народ (а не толпа, и не «веды» в литературе) всегда прав, избирая главным того, кто тронул и разум его, и сердце. В четверг очередной день рождения Поэта, Художника, Публициста, Драматурга, Борца отметят стихами, цветами, вечерами… Дети в школах старательно учат его строки. Почти все творчество «разобрано» на цитаты. Названы его именем улицы, школы, учреждения культуры… Он сидит, задумавшись, в центре Владикавказа на бульваре, и как бы делает уверенный шаг к нам, сегодняшним, у Осетинского театра. Он стал пусть бронзово-каменным, но своим, в разных городах России. Что же еще?
Мне очень хочется, чтобы в школах, вузах и на соответствующих факультетах слова Коста не заучивали, а размышляли над ними. Чтобы педагоги говорили о нем не только как о большом поэте, но и как о мыслителе, философе, о человеке, сумевшем своими произведениями перекинуть мост от прошлого — к грядущему. Как о человеке, силой духа преодолевшем все свои многочисленные недуги и даже в самой тьме сумевшем увидеть искры надежды. Наконец, как о горце, который, спустившись на равнину, сохранил в себе высоту гор и чистоту их вершин, тайны их ущелий и жесткость противостояния злу и катаклизмам. И еще — следует нам знать о Коста не только даты рождения и ухода из жизни, не только знаковое «Весь мир — мой храм…», а и менее известное, но от того не менее знаковое.
Пусть вызову на свою голову чьи-то протесты, но уверенно скажу, что Коста — наш осетинский Пушкин и Лермонтов, у которых тоже за внешней простотой стихотворства угадывалась и прочитывалась глубина мысли и познания. Он также наш Грибоедов. Да-да, вспомните: «Служить бы рад — прислуживаться тошно». А у Коста: «Прислужник — вот позор и зло, погибель наша и беда». Он и наш Чехов — так же клеймил подобострастное чиновничество (весьма убедительны его Хапанцев и Кузьма Подлизов). Он осуждал богатеев, имеющих «обширные виллы с фонтанами в пышном саду», всех тех, кто жаждет «каких-то титулов и владельческих княжеских поместий, чтобы их закладывать и перезакладывать, бездельничая всю жизнь». Он, наконец, наш Маяковский: «Пойдем, поэт, взорлим, вспоем у мира в сером хламе!» У Коста: «Муза, скажи мне могучее слово, чтобы весь мир я сумел убедить, что в этом мире нет счастья другого, как бесконечно прощать и любить».
Поведайте мне, кто еще так проникновенно описал в стихах распятие Христа («Се — Человек»), напоминая нам: нельзя оскорблять, тем более убивать тех, кто несет добро. Там же он призывает: «Трудящего зовите другом!» Признаемся, друзья, что слова ТРУДЯЩИЙСЯ, РАБОЧИЙ в последние годы как-то теряют свое великое значение. А ведь носители их еще не так давно были уважаемы и почетны. И никогда нельзя позволять, чтобы «судьбу людей решали порыв, каприз и произвол»(«Плачущая скала»).
«Бросьте свою поэтическую спесь!» — взывает Мазилов в хетагуровской «Дуне». Ей-богу, звучит как просьба и напоминание всем нам, пишущим и пытающимся писать, что творим не только для того, чтобы напечататься и издаться, хотя и это, в общем, не мешает. Но если хотим, чтобы слово наше услышали и новые поколения, прежде всего надо приподниматься над суетой, быть открытым, честным и перед читателем, и перед самим собой. Не красуйтесь, не изощряйтесь в неологизмах, — говорю я всегда юным авторам, — не рифмуйте «горе — море», а рифмуйте «горе — годы»; пишите не о весенних листочках, а о собственном ощущении весны.
Завершить эти краткие заметки хочу концовкой одного из своих стихов о 
Коста:

… И он, не по годам больной и старый,
Нам показал, страдая и любя,
Кем может стать обычный горский парень,
Частицей мира ощутив себя.

Ирина Гуржибекова