Полтора месяца я провел с близкими людьми в больницах Владикавказа. (Бывает же такая полоса, когда кажется, что кто-то решил проверить тебя на прочность). И пока я варился в котле отечественной медицины, я понял о жизни больше, чем за последние несколько лет своей жизни.

За неполные два месяца у меня скопилось столько фактов и информации, что я, было, подумывал составить конкуренцию Артуру Хейли, изучившему изнутри работу «Отеля» и «Аэропорта», и написать роман «Больница».  И я даже стал делать наброски... Но потом я понял, что не смогу написать о том, что я увидел. Потому что слова не могут быть наказанием за непрофессионализм. Они, слова, не способны также пробудить совесть. В моем гневном мозгу рождались разные варианты развития сценария. И, слава богу, что за мной не числится огнестрельное оружие. Можно было бы пойти на совсем кардинальные меры и устроить, например, акт самосожжения на площади Свободы, да отговорили друзья простым и снисходительным: «Ты думаешь, это изменит ситуацию?»

А ситуация, на мой взгляд, такова: у нас нет медицины. То, что за нее выдается в нашей республике, можно назвать разными словами, но к «искусству исцеления» (как с латыни собственно и переводится «медицина») они не будут иметь никакого отношения. Врачи руководствуются «койко-днями», а система пережевывает пациентов вместе с набившими оскомину понятиями «оптимизация, модернизация здравоохранения».

Лечить некому, нечем и недосуг.

Степень развала системы здравоохранения становится более понятна, когда ты — не простой смертный, а имеешь кое-какие деньги и связи. И даже при этой облегчающей жизнь поправке твой папа выписывается с диагнозом «под вопросом», а двоюродный брат умирает от не во время пролеченного инсульта. Не помогают самые дорогие лекарства, звонки «с сверху», угрозы судом, заискивающие обещания материальной поддержки.

«Я не волшебник», — сказал хирург из КБСП, неделю ожидая перевода «непрофильного» пациента в другое отделение. Да, инсульт — это не по его части, этим должны заниматься неврологи. Неврологического отделения в КБСП нет, приглашенные неврологи сперва не верили своему молоточку, настаивая на проведении компьютерной томографии. А сделать КТ в республике сродни доставанию звездочки с неба.

Достучаться до обыкновенного чуда медицинской техники помогли опять же звонки чиновников и моя неприродная наглость, которая, как оказалось, берет не только города, но и компьютерный томограф. Заключение КТ подтвердили догадки родственников и других пациентов палаты — «ишемический инсульт». Но невролог, которого вызвали по так называемой «санавиации» (к скорости и к самолетам это не имеет никакого отношения) отказала в госпитализации в РКБ, потому что больше верила своему молоточку, нежели достижениям науки и техники, и упорно гнула в пользу онкологии и метастаз, которые никак не были подтверждены.

Как потом выяснилось, в отделении неврологии РКБ есть негласное указание, что пациенты с подозрениями на онкологию не должны переводиться в эту больницу, их нужно переадресовывать в соотвествующий стационар на Зортова. Но и онкологию брату никто не торопился ставить. Анализ крови за неделю пребывания в КБСП у него взяли один раз, а другие способы диагностики не представлялись возможным в силу наличия кардиостимулятора и бессознательного состояния пациента. Так мы и провалялись в отделении «неволшебников», которые, несмотря на то что брат неделю не ел и не пил, отказывали даже в переводе в реанимацию и установки зонда.

«Нет показания для этого — он самостоятельно дышит и держит давление», — было сказано нам. После очередных звонков и еще нескольких истерик родственников, нас перевели в реанимацию РКБ, где было зафиксировано обезвоживание. На второй день у брата отказали почки. Дальше по цепочке другие органы...

Вообще,  нести круглосуточный пост около реанимации РКБ — это занятие не для слабонервных. Это какой-то другой параллельный мир, в котором все человеческие чувства оголены до предела. Здесь все живут одним днем. В ожидании чуда, в которое слабо верится. Проблески этой надежды улетучиваются, когда видишь КТО выходит из этого отделения в белых халатах. Сами врачи больницы не скрывают того, что в самом сложном и ответственном отделении просто некому работать — профессионалы или уже ушли, или собираются это делать в ближайшее время. Наверное, поэтому здесь могут сделать переливание крови не тому пациенту, которому это жизненно необходимо, а совсем другому, только потому, что у них созвучные фамилии. Разница в одной букве фамилии бедолаге обошлась еще одной операцией на головном мозге.

А еще за время, проведенное в больницах, у меня появилась новая фобия — боязнь выходных. В больницах суббота и воскресенье почитаются похлеще, чем Шабат в Израиле. И не дай бог, если состояние вашего близкого ухудшится в эти дни! У меня уже в пятницу начиналась  паническая атака, поэтому я пытался подготовиться к выходным: сдать новые анализы, перепроверить назначения, запастись лекарствами. И это при том, что я мог в любой момент набрать лечащему врачу — за несколько лет лечения папы он стал для нашей семьи больше, чем доктор.

Легче всего, конечно, обвинять врачей. За непрофессионализм, нечуткость и безалаберность. Я встречал все эти явления, но у меня, как ни странно, нет ненависти к тем, кто когда-то ошибся в выборе профессии. Их, как и нас, пациентов, жалко. Но больше всего мне жалко тех врачей, которые хотят и умеют лечить. Это те, кто еще застал старую школу и привык лечить не болезнь, а пациента. Но сегодня они поставлены в другие условия — нужно мыслить узко, писать много и укладываться в койко-дни.

Полгода в РКБ не работал эндоскоп, и всех, кому нужно было проверить желудок, отправляли в платные клиники Владикавказа. Хотя существовал и гастроскоп «в кустах», появлявшийся в самых экстренных случаях, и то после множества согласований и страшной записи в истории болезни. Допотопный прибор взяли напрокат у чиколинской больницы, в которой, наверное, он уже оказался без надобности в силу проведения там оптимизации.

К чему это я вспомнил? А все к тому же: вряд ли в отсутствии нормальной диагностической базы виноваты врачи. Про МРТ и КТ я промолчу, все мы знаем, что эти медицинские исследования для многих являются недостижимыми. Для одних в силу дороговизны услуги, для других — из-за непробиваемой живой очереди к медицинскому чуду. Иногда эту очередь можно все-таки подвинуть, но для этого нужны связи на уровне кабинета министров или личные контакты со специалистами, которые проводят эти исследования. И врачи об этом знают. И часто не назначают компьютерную диагностику, чтобы не ставить пациента в неловкое положение. Это касается и дорогих препаратов.

Вот оно, пожалуй, главное ощущение от соприкосновения к нашей медицине — неловкость. Не знаю, как часто это чувство испытывают сами врачи, но пациентов оно преследует на всем протяжении нахождения в стационаре. Неловко спросить, потребовать, отблагодарить. Я часто спрашивал себя за эти дни: а каким бы я был врачом? На этот вопрос ответил мой близкий знакомый, который прошел «огонь, воду и медные трубы» отечественной медицины, но в какой-то момент принял решение открыть свою частную клинику. Он сказал: «Медицина — это зеркало нашего общества, и в ней, как и везде — или ты играешь по правилам, или ты „белая ворона“.

Мой знакомый тысячу раз прав. Его, как и меня, учили: невозможно быть частью общества и быть независимым от него. Особенно ты это чувствуешь, когда поступаешься принципами ради близких людей. Каждый звонок туда, „наверх“, каждая просьба повлиять на ход лечения родственника дается через осознание того, что ты теперь чем-то обязан, что ты играешь по их правилам. И даже если тебе никогда не напомнят про когда-то оказанную услугу, ты будешь чувствовать себя уже не в своей тарелке.

И еще. Если правда, что медицина — зеркало нашего общества, то общество наше — убогое. Во всех  смыслах этого слова: нищее, жалкое, неполноценное. Пожалуй, еще никогда, как в больницах,  мне не было так жалко себя, моих близких и всех, всех, всех.

P.S. Этот текст писался трудно и легко одновременно. Трудно, потому что с перерывами на похороны (через десять дней, как похоронили двоюродного брата, умер и папа — тоже от инсульта).

Легко, потому что я ничего не придумал.

И еще раз трудно, потому что я так и не понял корень зла и не могу ответить на сакраментальные вопросы: кто виноват и что делать? Единственное, на что меня хватило, так это поменять заголовок поста, который изначально я назвал „Гроздья гнева“. Просто сейчас мне кажется, что „Молчание ягнят“ больше подходит к тому, что я чувствую.

P.S.S. Я намеренно не назвал фамилии хирурга-»не волшебника" из КБСП и неврастеничного невролога из РКБ. Если правда, что у каждого врача есть персональное кладбище, то я надеюсь и на существование специализированного медицинского Судного дня, где спрашивают по всем понятиям — и общечеловеческим, и профессиональным.

Специально не называю и имена двух Врачей с РКБ, которые лечили папу не только делом, но и словом. Нет, не сглазить их боюсь. За другое переживаю — «белых ворон» надо беречь. В том числе и от коллег.