— Олег, давай все с начала: у тебя и дедушка, и папа были военными. И первый вопрос следующий: стоял ли перед тобой вопрос, кем быть, или это было предрешено?
— В нашей семье авторитет военной службы настолько же абсолютен, насколько невозможно представить, чтобы мужчина, выбравший другую дорогу, подвергался бы уговорам и агитации. Это или есть внутри тебя, или нет. Существуют профессии, которые мы не выбираем, они выбирают нас.
— Но все-таки решение стать военным пришло само собой или над тобой довлел авторитет твоих старших?
— Решение было естественным, основанным на полной свободе выбора. Строить интервью на автобиографии не хотелось бы, но приведу пример того, как формируется мотивация, влияющая на выбор профессии. Есть такое определяющее явление, как личный пример. Немаловажную роль играет и среда, в которой формируешься. В моем случае это военные гарнизоны Закавказья и Северного Кавказа в период локальных конфликтов, когда были и штурмы военных городков боевиками, и спецназовцы с пулеметами, дежурившие у подъездов домов. Уже лет с трех отец брал меня на полигоны, усаживал рядом с собой в танке и — вперед: дневные и ночные вождения. Впервые стрелял из автомата, когда он еще был больше меня. Лет в пять поднимались с отцом на вертолете, он при мне выпрыгивал с парашютом, а я возвращался с экипажем и встречал его на земле. Первый прыжок совершил в 14 лет. Водить боевую технику научился раньше, чем гражданский автомобиль. При этом никогда не было лекций на тему, что я обязательно должен стать военным, продолжить династию. Со стороны мамы у меня, к примеру, все врачи, мог бы и такой выбор сделать, никто не мешал, но где медицина и где я, ведь это тоже не просто профессия, это призвание. Когда пришло время, просто сказал, что буду поступать в военное училище.
— Про папу мы поговорим отдельно, поэтому хотелось бы, чтобы ты рассказал про дедушку. Про войну с ним говорили?
— Дед, полковник, ушедший на фронт в 17 лет, защищавший Москву, командовавший батальоном под Сталинградом, о войне никогда не рассказывал, просто молчал в ответ на вопросы. Вместо него говорила стена боевых орденов и медалей на парадном кителе. Младший брат отца, боевой офицер, который почти непрерывно находился в районах боевых действий, тоже всегда молчал. Некоторые ответы я давал себе сам, когда навещал его после тяжелых ранений в госпитале. Отец, офицер спецназа, прошедший, пожалуй, все конфликты новейшей истории — Афганистан, Закавказье, Северный Кавказ, говорил со мной не о войне, он говорил о мире. Практически постоянно находясь там, где шли бои, брал меня с собой в служебные командировки, чтобы я все увидел своими глазами. Военная служба для меня с раннего детства перестала быть синонимом романтики.
— Но потом был момент, когда тебе пришлось расстаться с мечтой…
— Да, в связи с тяжелыми семейными обстоятельствами. Затем несколько лет пытался вернуться, но в силу начавшихся многолетних реформ, когда офицеров увольняли десятками тысяч, удалось вновь встать в строй только в 2014-м. По возрасту мог быть майором. Сейчас лейтенант.
— Это создает определенные сложности для тебя? То есть комплексов у тебя по этому поводу нет?
— Это для меня не проблема. Все так, как есть. Важно только то, что вновь нахожусь в строю, занимаюсь любимым делом и имею возможность приносить пользу.
— Прежде чем задам следующий вопрос, хочу рассказать историю о встрече с твоим отцом — Станиславом Марзоевым. Мы общались всего один раз, но наша беседа продлилась больше 3 часов. И говорили мы знаешь о чем? О литературе, философии, даже о буддизме. Эта встреча реально изменила мое отношение к армии, к людям в погонах. Потому что до этого я, как и многие, представлял ее по анекдотам о солдафонах, которые красили траву в зеленый цвет. Вопрос мой в следующем. О русском офицерстве написано много, снято немало фильмов. Как тебе кажется, когда изменилась армия, отношение к русскому офицеру? Как и почему образ дореволюционного офицера-интеллектуала сменил образ советского солдафона? 
— Советский офицер — интеллигент не в меньшей степени. Объясняя сложившиеся стереотипы, вспомним, что в армии было два тяжелейших периода, тектонических слома — это 1917 год и 1991-й. После революции, несмотря на трагические события, Вооруженные силы смогли сохранить себя и страну, многие традиции, продолжили развиваться, смогли победить в Великой Отечественной войне. Ни одна другая армия мира не смогла бы совершить то, что совершила Красная Армия. Авторитет военнослужащих был непререкаем и всемерно поддерживался государством. Но с периода так называемой «перестройки» начался обратный процесс — процесс открытой дискредитации армии и всего того, за что воевали и во имя чего созидали предшествующие поколения. Именно на Вооруженные силы был направлен один из главных ударов. Страна наша окружена вероятными противниками, самая большая на планете и армия — основа ее безопасности и суверенитета. Безусловно, офицерство всегда воспринималось как последний рубеж обороны, по ним и били беспощадно. Досталось и воинам-интернационалистам. Будучи еще защитниками той великой страны, они уже ощущали на себе ненависть, недовольство, непонимание. Все то, чего не должно быть в принципе. Потом все, что произошло у нас на Северном Кавказе, в Закавказье: наша армия, абсолютно разодранная на части, преданная и, как казалось нашим врагам, деморализованная, шла выполнять свой долг в потоке лжи и ненависти, фальшивой антиармейской пропаганды. Но вопреки всему этому армия свои задачи выполняла. Конечно, все это не могло не сказаться на атмосфере внутри коллективов, многие офицеры перестали верить в то, что делают. Но уникальность нашего государства в том, что в самые тяжелые времена в армии и других сферах остаются патриоты, которые, невзирая на времена и нравы, просто служат Отчизне. Как сказал Патриарх Сербский Павел, «мы не можем превратить землю в рай, но наша задача сделать так, чтобы она не превратилась в ад». На рубеже 90-х годов у нас в стране решалась именно эта задача, и наши солдаты и офицеры стояли на переднем крае.
— Я с тобой полностью согласен, но меня интересует прежде всего дух армии, который, на мой взгляд, ушел вместе с истребленными русскими офицерами…
— Нет. Очень много офицеров осталось в России, многие присягнули уже советской власти. Послереволюционные события были похожи на 90-е годы — времена смуты и кровопролития. Страну предали, предали армию и бросили в омут гражданской войны, офицеры, расколовшись на разные лагеря, дрались за свою страну так, как понимали ее и свою Присягу. И все же, пролив реки крови, мы не потеряли себя ни тогда, ни сейчас, опомнились, одумались вопреки всем усилиям врагов. В этом уникальность нашего государства и Вооруженных сил заключается. Безусловно, это без последствий не прошло. Мы потеряли, безвозвратно утратили многих и многое. Но дух и патриотизм были сохранены. И пусть тратятся немыслимые средства со стороны наших противников, чтобы этот дух был вытравлен из Вооруженных сил, чтобы Россия потеряла двух своих союзников — армию и флот, но этого сделать им не удалось. И не удастся. А русский офицер — это исторически собирательное понятие, оно идет сквозь века, без оглядки на национальность. Я, осетин по национальности, горд носить звание русского, российского офицера. Советским офицером быть, увы, не довелось.
— Давно не слышно разговоров о профессиональной армии. Возможна ли она в России, без привлечения срочников? 
— Разговоров не слышно потому, что от слов перешли к делу. Профессиональная армия возможна, ее костяк уже сегодня успешно формируется из военнослужащих контрактной службы. И в бой, безусловно, должны идти обученные, мотивированные люди. Особенно в современных конфликтах, имеющих определение «локальные». Ядро армии должно формироваться из контрактников, но контрактная армия в нашей стране в чистом виде неприемлема в том смысле, что население должно быть вовлечено в военную подготовку, остальным ребятам необходимо побывать на полигонах, чтобы понимать, что такое вооружение и военная техника и как с ними обращаться. Каждый должен быть готов защитить Отечество с оружием в руках.
— Было время, когда молодежь массово «косила» от армии. Сегодня же говорят даже о случаях, когда люди платят деньги, чтобы пойти в армию. Мне кажется, что это связано все-таки больше с определенной гражданской карьерой, для которой необходимо наличие военного билета. В связи с этим вопрос: что нужно изменить в самой армии, чтобы в нее шли по зову сердца, а не за военным билетом?
— Армия — это проекция общества, все начинается с семьи, с детского сада, школы, улицы. Когда у нас в стране в целом нормализуются процессы, я говорю сейчас про военно-патриотическое воспитание, гражданскую ответственность, тогда и к армии вопросов будет меньше. Ведь военная служба начинается именно с гражданской ответственности: если ты осознаешь эту территорию как свою Родину, ты так или иначе стремишься поддерживать и защищать ее.
В то же время необходимо оптимизировать методы прохождения службы, сроки. Говорят, год это мало. Уверен, что во многих случаях год — это даже много. Есть люди, которые по своему менталитету и складу характера далеки от армии. Они могли бы проявить себя во многих других направлениях. Азы военной службы мы им дать должны, но погружать в армейскую среду на много месяцев смысла нет, пользы нет, наоборот. Много вариантов сейчас рассматривается. Например, прохождение службы в так называемых интеллектуальных войсках, армии нужны интеллектуалы. Альтернативная служба, которая не получила популярность. В то же время она должна предлагать более широкий спектр направлений. И когда каждый гражданин осознает, что у него есть выбор в способах прохождения службы, когда эта система у нас заработает эффективно, изменится и отношение, которое, без всяких сомнений, уже изменилось в самую лучшую сторону.
— Ты считаешь, что срок срочной службы, сокращенный до года, может быть пересмотрен еще в меньшую сторону? Сейчас же, наоборот, опять хотят вернуться к двухлетке…
— Мы должны создать оптимальные условия несения службы для всех и каждого. Уверен, что подготовить солдата-срочника, дать ему навыки в рамках его военной специальности можно и за три месяца, даже не за год. Все зависит не от того, «сколько», а от того, «как». И это обоснованный исторический прецедент: если мы в годы Великой Отечественной войны лейтенанта за три месяца готовили, то почему в мирное время не сможем подготовить за тот же срок рядового запаса? Сможем. Если мы присваиваем лейтенантские звания выпускникам военных кафедр, очень отдаленно знакомых с армейской жизнью, то почему не можем в рамках трех месяцев интенсивной боевой подготовки вручить военный билет рядовому составу?
— Ты являешься сторонником инициатив Госдумы, которые сегодня хотят вернуть в школу военные дисциплины, в том числе даже борьбу на ножах?
— Безусловно, начальная военная подготовка в школах быть должна. Другое дело — в какой она форме будет предложена сегодня. Нельзя без изменений восстанавливать советский опыт в российские современные школы. Также нельзя перенимать в точности опыт зарубежных стран. Сегодня совершенно другие реалии. Каждая инициатива должна прорабатываться очень скрупулезно. Все-таки в школы мы отправляем детей, чтобы они получили образование, а не стали солдатами. Кем инициаторы предлагают комплектовать штат педагогов по этой дисциплине, какую предлагают программу. Одним словом, я за продуманные инициативы, за современный формат НВП. Главное, чтобы все это не стало очередным примером популизма и чтобы детям было интересно, а обществу — полезно. Так как на этих уроках будет формироваться отношение ребят к вооруженным силам, к своей стране, мы не можем позволить себе непродуманных шагов.
В Осетии уникальные воинские традиции, за них необходимо бороться. Никогда ни одна национальная республика на Северном Кавказе не могла похвастать ни одним высшим военным учебным заведением. В Осетии их было три! Это беспрецедентно. Мы, обладая тремя военными училищами, их потеряли. По какой причине это случилось, другой вопрос. Россия потеряла, Осетия потеряла. Я помню, как закрывали наше общевойсковое училище — единственное, которое готовило горных стрелков. И это было аккурат перед войной на Кавказе, и случайностью это никак не назовешь. Спустя много лет, уже в 2000-х, закрыли и институт внутренних войск. Но тут уже не было никакой диверсии. Я говорил со многими выпускниками этого института, которые свидетельствовали о том, как из-за большого количества местных ребят снизилась дисциплина. Мы сами должны воспитать человека, идущего в военное училище, в армию, с высокой ответственностью, чтобы он осознавал, куда он идет, что он — часть народа и по нему будут судить. Это очень серьезная проблема сегодня. Основная масса наших ребят с честью служат. Но есть и другие, их процент уже не в рамках погрешности, и это причина серьезно задуматься. Сегодня у нас есть суворовское училище, есть подводная лодка «Владикавказ», экипаж которой призывается из Осетии. В этом ракурсе необходимо работать, работать на сохранение и приумножение воинских традиций.
— Замполиты в советской армии были отдельной кастой, если так можно выразиться. Как изменилась их работа в современной армии? Проводятся ли политинформации? 
— В советское время была единственная партия, и замполиты были проводниками ее политики, идей. Они имели больший статус, нежели даже командиры подразделений. Мою должность сегодня правильнее называть «заместитель командира по работе с личным составом». Все то, что происходит в мире, мы доводим до личного состава. Кому-то, может, кажется, что солдат должен меньше думать и выполнять приказы… В Уставе написано, что вы сначала должны выполнить приказ, а потом можете его обжаловать. Но есть буква закона, а есть дух закона. И именно для этого нужно развивать мышление у молодых ребят. Необходимо создавать условия для правильного коллективного понимания того, что мы делаем, к чему идем и что нас может ожидать. Я в принципе не понимаю, как можно без мощнейшей внутренней мотивации каждый день приходить на службу в 6 утра и уходить в 12 ночи, при той колоссальной физической и психологической нагрузке.
Вооруженным силам очень важно понимание и поддержка со стороны общества, народа, который они защищают. Яркий тому пример — трагический 2008 год. Мы помним, что у нас многие готовы были встать на защиту Родины, но в силу объективных обстоятельств победить в этой войне могла только армия, именно 18–19-летние ребята в погонах армии России пошли на смерть, именно они победили в той войне. И эти ребята сейчас находятся на территории воинских частей. И очень хочется, чтобы процесс взаимодействия между солдатами и гражданской молодежью был более активным. Есть интересные идеи, и мы будем их реализовывать. Это нужно и нашим военнослужащим, и нашему гражданскому населению, народу нашей республики. Гражданское общество должно знать, кто их защищает, и наоборот, наши ребята должны знать, чей мир они берегут.
— Так общество должно прийти в армию или наоборот? 
— Это должен быть обоюдный процесс. Общество не является частью армии, армия является частью общества. Из общества приходят люди служить. Родители призывников должны осознавать, что от их отношения к армии зависит будущее не только их детей, но страны в целом. Мы должны понять, что любая наша проблема — это не повод для критики и обливания грязью. Правильно говорят: критикуя — предлагай, предлагая — возглавляй, возглавляя — отвечай. Если мы говорим, что у нас в армии проблемы, они прежде всего психологического характера. Как бы ни было сложно во все времена с зарплатами и довольствием, всегда морально-психологическое состояние воинских коллективов было на первом месте. Потому что человек, выполняющий боевые задачи, должен быть мотивирован не только финансами. Вот в 90-е годы часто говорили: «бедный голодный солдатик». Но именно такой бедный и голодный солдатик все равно вопреки всему побеждал любого противника, потому что исторически так сложилось. И никто пока этого так и не объяснил. Сегодня этот солдат уже отлично оснащен, намного лучше подготовлен. Время ломать старые стереотипы и делать это вместе.
Мы должны быть готовы к войне, делая все, чтобы был мир. Никто, кроме военных, этого так остро не понимает. Для того чтобы войны не было, мы не должны говорить: не идите служить. Для того чтобы войны не было, мы, наоборот, должны сказать: «Ребята, мы все должны быть готовы к этой войне». И тогда с войной к нам прийти никто не посмеет.
— Олег, ну и последний вопрос: все, кто наблюдал за парадом на Красной площади, в один голос говорили о гордости за свою страну. Это объективно, зрелище было впечатляющее. Но давай посмотрим на это с другого ракурса: солдаты, военная техника — это же, прежде всего, угроза? Получается, что гордость за страну и патриотизм базируются на силе? 
— Министерство обороны призвано защищать свой народ. Когда люди видят не имеющую аналогов военную технику, литые парадные «коробки», которые излучают мощную энергетику победителей, они чувствуют, что армия готова выполнить поставленные задачи и обеспечить безопасность государства. И в лице этих ребят они видят, что страна остается верной себе. По этой брусчатке шли их деды и прадеды на фронт. В 45-м на Параде Победы мы тоже никого не хотели пугать. Но, к сожалению, реалии мира таковы… И чем мощнее мы будем ходить на парадах и действовать на учениях, реально показывая готовность защитить свое Отечество, тем меньше нам придется с этим оружием участвовать в войне.
Мы сегодня много говорим о национальной идее, как в Осетии, так и в стране в целом. Так вот, я не вижу эту национальную идею без военной составляющей. Военные — неотъемлемая часть основы государства, осетины — воины-государственники. Наша славная история никуда не уходит, она остается в генетической памяти. И когда мы говорим о возрождении нашего народа, мы должны говорить и о неотъемлемом воинском духе. Созидать во имя общего блага и, если потребуется, встать на защиту своей республики и страны.

Эльбрус ДЗАБИЕВ,
Полную версию читайте 
на сайте Gradus.Pro