Ольга Гахокидзе , Елизавета Туаева

«Мы  не называем их бомжами. Они – лица, оказавшиеся в экстремальных условиях», — поправили меня работники «Социального приюта» в самом начале разговора.

Приют был создан в 1996 году. Одноэтажное деревянное здание бывшей вечерней школы, построенное в 50-х годах прошлого столетия, в 2008 году признали аварийным, а в  2009, по решению  Правительства республики, в нем начался ремонт.

13 марта 2014 года свежевыкрашенные двери отремонтированного приюта для бездомных вновь открылись. Сегодня в государственном бюджетном учреждении «Социальный приют», рассчитанном на 30 койко-мест, проживает 25 человек, оказавшихся в экстремальной ситуации. Это одинокие пожилые граждане, инвалиды, бывшие воспитанники детских домов, а также люди, прибывшие из мест лишения свободы. Все они зачислены в социальное учреждение добровольно, на основании собственноручно написанного заявления и с проходом тщательного медосмотра.

После бесед с этими людьми, слово «бомж», этимология которого – известная аббревиатура, перестало с ними ассоциироваться. Бездомные. Всё просто: им либо не повезло, либо они сами довели себя до такой жизни, растрачивая, пропивая и проигрывая ее. Судить не нам. А право на существование в нашем «идеальном» обществе, наверное,  имеет каждый.

По данным официальной статистики, основанной на результатах Всероссийской переписи населения 2010 года, в России у 64 тысяч человек сегодня нет крыши над головой. Реальная цифра лиц без определенного места жительства на порядок выше.

В Северной Осетии официальная статистика не ведется. По словам работников учреждения, число бездомных во Владикавказе около 200.

Чтобы избежать жалостливую и тривиальную  речь о непредсказуемости жизни,  предлагаем истории людей попавших в приют, рассказанные от их лица.

Сергей Кадалаев

 - Я хотел создать фермерское хозяйство, мне обещали выдать грант, но чтобы получить его, была необходима определенная сумма денег на счету.  Я взял два кредита. Но грант я не получил, сказали, что мы не прошли этот конкурс…

 Когда-то у меня была квартира,  машина и производство свое. Но потом я попал в дефолт и жизнь начала разлаживаться…

Я каждое утро благодарю Бога за то, что очутился здесь, что не попал на улицу.  Единственный минус этого приюта в том, что здесь нечем заняться. Было бы какое-то мелкое производство или подсобное хозяйство, было бы интереснее.

Сейчас я работаю сторожем, стараюсь аккуратно выплачивать кредит. Я мечтаю покончить с долгами и вернуться к обычной жизни. У меня есть планы на будущее.

Грустную историю Лидии Ращевской нам  рассказали работники приюта:

— У нее был сын, который продал их квартиру и бросил мать. По причинам, о которых она не рассказывает, сын умер. Мать, сломленная предательством и горем,  дни и ночи проводила на могиле сына. В январе, когда были сильные морозы,  она обморозила ноги, ее доставили в КБСП и сделали ампутацию. С марта она у нас, мы готовим сейчас документы, чтобы перенаправить ее в дом-интернат «Милосердие» в Чермене. 

Вячеслав Цыпкин

— Мама родила меня в поезде. Может быть, я поэтому всю жизнь скитаюсь? Она меня бросила. Я жил в детдоме в Рязани. Когда вышел оттуда, я не встал сразу в очередь на получение квартиры. И «пролетел». Я мечтаю повидаться с мамой, но она не хочет меня знать.

Я заметил, что в Северной Осетии нет ни одного детского городка из дерева. На севере страны такие городки везде, я сам строил их Нефтеюганске. Мне бы очень хотелось построить такой городок во Владикавказе для детишек. Знаете, как это красиво? Мне нужна сосна, инструменты и помощник. Я могу делать из дерева объемные фигуры: крокодилов, семейку грибников, собаку с хозяином, семью гномов, ну и скамейки  и качели, куда ж без них»?

Юрий Подавильников

— 20 лет назад я приехал на несколько дней в Осетию со Ставрополья.  Но, так получилось, что обзавелся здесь семьей и мы прожили 17 лет. В Ставрополе я продал свою жилплощадь, и купили с женой дом в Михайловском. Я был счастлив, но жизнь сложилась так, что мы с супругой разошлись. Зато у  меня есть две дочки и внучки. Они живут в Москве. Работают. Свободного времени почти нет…

Я их стараюсь навещать…

Сейчас работники приюта восстанавливают мне пенсию.

Я мечтаю купить клочок земли и обзавестись домиком. Хочу жить по-стариковски: копаться в своем огороде, разводить кур. Кстати, вот  яйца сейчас, сколько стоят за десяток? А у меня свои будут. А город – для молодых.

Рассказ Юрия прерывает весельчак Туган Гадиев, которому от своей истории удалось отшутиться.

— Тебе надо бабульку с домом искать. О! Придумал, мы тебя в «Давай поженимся» отправим! А я как друг жениха пойду.

Социальный приют для лиц, оказавшихся в экстремальных условиях — это женская и три мужские палаты, комната для матери и ребенка (в ней живет женщина с восьмилетним мальчиком), столовая и  медпункт. Персонал центра – около 50 человек.

Руслан Абакаров, старший администратор приюта рассказал о специфике работы.

— Мы восстанавливаем документы, находим родственников, регистрируем по месту проживания, устанавливаем пенсию и группу инвалидности.  Сегодня 5 человек нуждаются в освидетельствовании инвалидности, — рассказывает Руслан Абакаров.

По словам администратора, правила приема в приют просты: он не должен болеть и находиться под следствием.

— Противопоказания для приема к нам –  туберкулез, сифилис и серьезные психические расстройства. Люди должны пройти флюорограмму и поставить отметку в полиции о том,  что не находятся под следствием, — отметил администратор. 

Выгнать из приюта могут только за грубейшие нарушения правил нахождения – драки, пьянки и дебоши.  Но, несмотря на то, что пить в приюте строго запрещено, работники подходят к ситуации с пониманием.

— Мы не тюрьма. Если человек страдает алкоголизмом, как он не выпьет? И это лучше, чем он умрет. Никто не буянит, выпьют и сидят себе спокойно, мы стараемся не обращать внимания, — говорит Руслан.

Руслан Абакаров  называет приют «промежуточным звеном» перед тем, как человек перейдет на место постоянного проживания.

—  Инвалидов мы направляем  в дом-интернат «Милосердие» в Чермене, одиноких стариков в дом для престарелых «Забота». Но мы сотрудничаем и с другими учреждениями по всей стране. На улицу никто не попадет точно. Если мы не успеем определить человека за год, он будет проживать у нас до того, пока мы его не перенаправим в другой приют, — заверил Руслан. 

Директор ГБУ «Социальный приют» Валерий  Кесаев  рассказал, почему запрещено употреблять слово «бомж» в стенах учреждения:

— Бомжи – это образ жизни. Они живут на улицах,  нахлебничают и их это вполне устраивает. Попрошайка может заработать за день до 3 тысяч рублей, — рассказал Кесаев.

Такие «уличные бродяги» часто приходят в  приют, чтобы помыться, переодеться и поесть, а потом снова уходят. Как говорит Валерий Кесаев, основная задача их учреждения – убрать человека с улицы, предоставить ему тепло и койку.

— А дальше уже появляется другая задача – ресоциализация. Мы должны постараться вернуть человека в общество, восстановить родственные связи, помочь вернуться в обычную среду, — говорит Валерий.

Вопрос  трудоустройства с предоставлением жилья, по словам директора,  – самый сложный.

-  Работодателей, желающих предоставить работу таким гражданам, практически нет. Можно устроить человека уличным уборщиком или, например, на завод по переработке бытового мусора,  но они на такую работу не согласны. Некоторые считают, что они, чуть ли не потомки князей, — говорит Валерий Кесаев.

Понятное дело, что со снижением градуса на улице количество желающих пристроиться в приют значительно возрастет. Директор учреждения отметил, что в первую очередь будут приниматься инвалиды, старики и беременные женщины.

Начальник согласился, что нужно расширять учреждение и отметил, что сегодня 80 % проживающих в приюте — осетины.

— Это отражает современную картину жизни.  И дальше будет еще хуже. Добропорядочные старики и старушки не нужны своим детям. И трудно найти оправдание таким поступкам.

В подтверждение своим словам, Кесаев рассказал примечательную историю, случившуюся несколько лет назад:

— Ко мне пришли 5 депутатов, имена которых я не буду называть. Разговор начался с их заявления о том, что я позорю осетинский народ, потому что такого учреждения в нашей республике быть не должно. Я предложил им пройтись по палатам и поговорить с людьми. Первая палата, в которую они вошли, была женская. А первая женщина, которую депутат в тоне надзирателя спросил фамилию, оказалась не только его однофамилицей, но и припомнила, как нянчила его на руках. Конечно, он кричал, что это подстроено и такого не может быть. Но когда я вернулся в кабинет, я увидел, как он плакал.

И директор, и сотрудники приюта рассказывали много историй. Разных. Чаще грустных. Была и хорошая, она про то, как одна из работниц вышла замуж за человека, оказавшегося «в экстремальных условиях». Сегодня у них двое детей, супруги работают, и говорят, что счастливы.

Эта встреча разбила в моем сознании стереотип представления о бомжах. «От сумы и тюрьмы», как известно, не зарекаются. Хотя  до сих пор и я, и вы верим в то, что нам такая участь не грозит. У нас ведь столько планов на жизнь, нам же еще мечты осуществлять…